Он проклюнулся из семечка так давно, что уже никто в этом лесу не мог бы точно сказать, когда это было. А тех, кто был тому свидетелем, уже давно не было здесь: кто-то стал мебелью, кто-то – дровами и отдал свои уголь и золу на пользу человеку, а кто-то просто умер от болезни и, упав, превратился в пищу для живущих.
Он не был сварлив, угрюм или сноблив, не смотря на свой более чем почтенный возраст. Он знал и помнил столько всего, даже половина чего не поместилась бы во все книги, которые возможно было бы из него сделать (но, слава Богу, до этого никто не додумался). И он рад был бы скоротать время и освежить память, рассказывая свои истории кому-нибудь, но никто не хотел его слушать: деревья вокруг либо болтали листьями, либо спали, когда болтать было не о чем; птицы… те вообще, казалось, болтают всегда; а люди просто ходили мимо, восхищались им, фотографировались рядом с ним и никому даже в голову не приходило, что дерево может рассказать какую бы то ни было историю.